The Wind, which is flying by above a ground.

Жизнь – это череда утерянных возможностей, количество которых накапливается и набухает с каждым днём твоей жизни, заставляя всё лучше и чётче видеть их обилие. Я теперь уже не помню, кому принадлежит эта гениальная фраза, так же, как и то, что я успел или не успел сделать за тот период, в который внутри этой коллоидной массы, этой машины, проходили процессы метаболизма, но зато я помню, как когда-то перед моими на секунду оторвавшимися от книги глазами, пролетел какой-то жучек и, сев на высокую травинку, начал ползти вверх на фоне голубого до боли в глазах, сердце и лопатках неба… и ветер, раскачивая её, заставлял прогибаться верхушки великих чёрных елей, стоявших на другом конце поля, и как, вдруг заметив что-то наверху, птица, летевшая у самой земли, взмыла на его порыве вверх и, прокричав прощание ещё не умытой дождём земле с вечно плетущейся к океану странницей, улетела…              

 

Весна.

Ветер умирает… С каждой каплей его блеклой крови, стекающей по седым волосам, с каждым новым конвульсивным порывом, судорожным сведением бровей – тающих облаков, из него уходит жизнь. Скоро из дворов и подъездов потянет трупной гнилью его тела, разогретого солнцем, вылезшим на небо после его смерти; за окном нудное пение пичуг, доедающих внутренности в скелетах деревьев, смрад от куч мусора (там закопошились свежие черви) и ухмыляющаяся рожа солнца – истинный разгул зарождающейся жизни… Но он тоже возродиться, ведь он тоже живой, только по другому… и убьёт их всех… нас всех! Зима придёт, придёт снова, и теперь уж точно навсегда! Ура, товарищи!!!  

 

Капля.

Вы представляете себе путь падающей капли росы, которая то сверкнёт в луче восходящего и дышащего утренним ветром солнца, то омрачится, попав в тень, отброшенную какой-либо веткой, или листом, или стеблем; она может долететь до земли и звонко разбиться о камень, оставив после себя сотни маленьких капелек, попасть на подставленный случаем листок и растечься по нему, упасть в сырую почву и незаметно исчезнуть, дав питание взойдущим потом растениям… не напоминает ли это одно из возможных отображений человеческой жизни?   

 

Отголоски.

Иногда, точней даже довольно часто в голову приходят мысли, поражающие своей остротой, очевидностью, простотой, и мимоходом гордясь, что она пришла в голову именно тебе, вспоминаешь, что, вроде, где-то читал или слышал нечто подобное. Это остатки давно прочитанных книг. Это страшные порывы ветра из мира мертвых, приносящего только его холод и пустоту. Достаточно подумать о том, что подобное твоему ощущение испытывал некто, тобой забытый, много лет, или столетий, назад, как становится не по себе. В его голове вихрем пронесся тот же электрический импульс, порожденный такой же картиной, деталью, звуком, ощущением, что и сейчас у тебя, но только давно сгнили те черви, что сожрали его мозг. И сейчас твой череп вместил чужую душу, высасывающую жизнь из твоих тёплых клеток. Ведь по сути книги – это вампиры, заражающие ожиданием физической смерти и духовным бессмертием, переносящие вечного скитальца, заблудшего среди людей призрака. Призрака мысли, завитого в вязь пространства между строчками, словами, закорючками и чёрными бусинами твоих зрачков.  

 

Мгновение.

Я точно не помню, объяснил ли мне это кто-нибудь, или мне самому пришло это в голову (что менее вероятно), но в раннем детстве, в детском саду, когда мы играли во что-то, мои товарищи не могли понять, что секунда – это промежуток, а не единовременное событие, что она проходит не на счет «раз», а на «раз-два». Раз – посыпались песчинки сверху вниз, два – упали на полочку стеклянных часов; раз – упала капля росы с листа, два – звонко разбилась о камень в земле; раз – встало из-за горизонта солнце, расправляя свои лучи после сна в прическу-корону, два – закатилось усталое, раскрасневшееся, неопрятное за зазубренные верхушки леса; раз – стеклянный воздух разбился от первого вздоха младенца, два – снова застыл в своей ненужности на последнем издыхании старца; раз – и кучке беглецов приглянулось озеро с красивыми берегами, подальше от недругов, два – столица великой империи догорела и замолчала навек: раз-два, раз-два, раз-два…   

Смысл.

«Под Путем Воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между  жизнью  и  смертью.  И ничего  более». Это написал Миямото Мусаси во второй  год  эры  Сехо (1645), пятый месяц, двенадцатый день.

Путь Человека, любого, как бы неприятно для него самого это не звучало, как бы он не старался избежать любой ценой того, к чему идёт каждый день, час, минуту, секунду, каждое мгновение своей жизни, отсчитываемые еле слышными ударами сердца – это смерть. Простая смерть. В ней нет ничего страшного или необычного. Это явление наверное самое обыденное в нашем с вами существовании. Три раза, а то и все четыре, в день, перемалывая челюстями зерна так и не попавшие в почву, и не давшие всходов, разрывая зубами мясо свежезажаренной курицы или ещё чего-либо мясного, или даже невинно хлопая ладошами в воздухе с целью поймать комара, мы и не подозреваем, что совершаем тысячи убийств, равнозначных тем, за одно из коих можно угодить на много лет за решетку, а то и самому стать жертвой червей.

Но естественно так же и то, что все мы, комары, мухи, куры, коровы, люди и даже растения боимся её самой – смерти. Эта боязнь есть самый главный движитель жизни. Но смеет ли человек (пишущийся с маленькой буквы ч) называть себя Человеком, если он входит в ряд трясущихся от страха, готовых отдавать свою жизнь только за другую жизнь (ради высоких целей: детей, светлого будущего и.т.д.), триллионов одинаковых существ. Нет. Человеком может называть себя то существо (даже если оно – москит), которое не боится смерти, и готово отдать свою жизнь за смерть.

В итоге, без смерти не было бы жизни.    

 

Это.

Это весть. Это благовест. После стольких лет. Я вновь СЛЫШУ колокола. Нет, не просто внимаю ежедневной трескотне этих надоевших медных тазов, а слышу, по-настоящему слышу, голос, ЕГО голос в их мерном звоне, в том, как от села к селу, издалека, приходит рокот, напоминающий рокот грозы, и как уходит, затихает где-то там, за лесами, над степью.

Моя душа успокоилась. Я искал этот звук столь долго. Я пытался писать музыку, чтобы воспроизвести и вспомнить, ходил из города в город, заглядывая в свои глаза в витринах, пытаясь найти в них огонь, зажигающийся в его душе. И вот наконец я понял, что ничего и не терял, что всё и так всегда было со мной.

 

Богобоязненность.

Иногда чувствуешь, как переплетаются звуки мировой, гармонии, ощущаешь сеть мировых взаимосвязей. Взглянув в лицо девушки, мелькнувшее в толпе, прекрасно осознаешь, как сложится вся жизнь, если к ней подойти и заговорить, видишь её состарившейся… а потом, потеряв её, теряешь нить, дверь в иное сплетение судеб и связей.

Только на самом деле такой переход можно совершить в любую секунду существования, точнее ты его совершаешь по несколько раз за каждую долю секунды, с каждым ударом сердца, вздохом, мыслью.

Как просто понять теософский термин – богобоязненность. Нужно только ощутить это дыхание перемен, осознать, что оно и есть бог в любом его понимании и во всех его проявлениях. Вовсе не смерти боится христианин, а этих причинно-следственных связей, которые могут к ней привести: боится Бога!

 

 

Аэррандил – каждой бочке затычка,

Аэррандил – каждая пустая, рассохшаяся бочка,

Аэррандил – одинокий поток, текущий из ниоткуда в никуда,

Аэррандил – каждый лист, плывущий в этом потоке,

Аэррандил – каждое облако, отражающееся в этом потоке,

Аэррандил – это всё и это ничто, потому что невозможно указать на него пальцем и сказать: «Вот Аэррандил!»…

Аэррандил и есть этот указующий палец!

 

 

Кто-то шебуршится внизу…

Кто-то видит лестницу…

Кто-то начинает по ней скакать, со ступеньки на ступеньку…

Кто-то начинает считать, что это его путь…

Кто-то пытается заставить шебуршащихся внизу поверить, что это их путь тоже…

Кто-то думает, что он сможет подняться, если будет все время идти, не останавливаясь…

Кто-то знает, что ступенек - бесконечное количество…

Кто-то считает, что сможет перескочить через некоторое время сразу наверх…

Кто-то шебуршится внизу зная, что это и есть "верх"...

 

 

Ты единственный, кто ищет. Пойми это. Ты. И неважно, что нет даже тебя… есть твой поиск. И это единственное, что есть. Есть на самом деле.

Думай о всякой белеберде, разучись думать; лежи целыми днями перед телевизором, возглавь фирму… или партизанский отряд; напиши сотню величайших стихотворений, или превзойди всех мастеров рукопашного боя… но подумай — кого ты побеждаешь? Разве на самом деле Ты веришь в их существование? Посмотри на свои стихи — на чем они написаны, если даже пустота — это не предел пустотности? Против кого ты борешься? В кого ты стреляешь? Кем командуешь? В каком лесу прячешься? Какие деньги ты зарабатываешь, если нет тех, кто мог бы их тебе заплатить? Где ты лежишь, что смотришь, что смотрит… и что оно получает?

В конце концов, белеберда поглощает тебя, являя свою природу — пустоту, а пустота — изблевывает инородное… в эту самую белеберду… так и крутишься в этом колесе… И нет из него выхода. Единственно — можешь сам стать этим колесом… Но разве это выход из тюрьмы — стать ей?       

Такая вот безнадежность… Остается только вера. Вера в то, что выход, путь, или как там ЭТО еще назвать — существует. Эта вера — это и есть Ты, это и есть поиск.

 

 

В конце концов, признайтесь себе, что посвятили всю свою жизнь копанию в самих себях… Ведь ничего за пределами вас все равно нет. Все, что вы видите – уже есть некая ваша часть. Часть вашего тела, в прямом смысле – положение нейронов в мозгу…

 

 

Какая разница, как прожить жизнь, и чем забить свою несчастную голову… Опарышам это неважно…

 

 

Продление себя во времени — попытка вспомнить события, происходившие в прошлых жизнях: лица, голоса, элементы событий, умершие языки, пейзажи, архитектуру… всего лишь желание жить дольше, вера в то, что и после этой смерти будет еще жизнь… Какое заблуждение… 

 

 

Что бы выразить неназванное — придется стать им… то есть перестать быть чем-то… то есть перестать быть…

 

 

В итоге, мое существование в обществе я пытаюсь свести к собственному противопоставлению, потому что это вызывает реакцию, а реакция — действие… Бездействие мое — принуждение других к активности… На хрен? Не знаю. Просто интересно. На хрен? Не знаю. Просто не хочу жить без интереса к чему-либо. На хрен жить? Не знаю. Потому что не жить — значительно сложнее… Наверное от лени… не-рождаться лениво, так же как и не-умирать… Ох, кто-нибудь (привет Клейн) скажет сейчас, наверняка, что надо сначала научится не-рождаться… Ну я и говорю — лень… (Спать надо часто, но много…)

 

 

 Снег падает. Он не мечтает — он падает. Я тоже падаю вниз по времени. Я не мечтаю… зачем? Ведь я падаю…

 

 

Основная проблема существования, моего существования, это существование. Являюсь ли я некоей эссенцией, концентрацией вещества в пространстве. Мои ощущения, чувства, основываются ли на внешних раздражителях, или же на внутренних движениях чего-то, например, энергии.