Первый ветер дует из стороны Клёсс, и он напорист, словно выпущен из груди пышного улла; он дует шесть дней. Другой ветер – это Овётганна и как бы Хугайда, и далеко его родина, незыблемая и неведомая; он дует две луны, затихая лишь на время. Третий ветер приходит редко, из тех мест, где его вызывают к жизни Хэба среди дюн скал и озёр…

 

Макс Фрай: «Гнёзда Химер».

 

Бесконечные земли и миры, совершенно не отличающиеся между собою, десять веков прошлого и настоящего никогда не отделены от момента мысли.

 

Один древний.

 

 

Скотство — мировая религия.

Как просто, оказывается, придумывать свою собственную религию, сравнивая себя  с такими столпами теологии, как Иисус Христос, Будда, Заратустра… Хотя ни одно умопостроение вышеупомянутых деятелей не идет ни в какое сравнение с той религией, которую я называю Скотство, не без гордости считая себя ее создателем. Данную аксиому подтвердил мой друг Дмитрий Герасимов, изрекший слова, выведенные мной  в заголовок: «Скотство — мировая религия!».

Здесь хочу привести одну веду, которая повествует о том, почему в любом клочке материи содержится также и нематериальная субстанция — душа.

«Когда-то жило во Вселенной Что-то, которое постигло почти всё, Оно лишь не знало о том, что будет, если соединить всю материю в одной точке. Догадаться Оно не могло, потому что было только хранилищем информации, поэтому решило провести эксперимент.

Слово породило дело — Что-то начало собирать всю материю бесконечного Космоса, содержавшегося тогда в Хаосе, в одно место. Когда эта вечная работа была выполнена, Оно стало направлять всю мощь беспредельной своей силы  на соединение вещества в единый комок.

Однако силы бестелесного Существа не хватило на противодействие своему же действию, и произошел взрыв…

В тот же миг Оно поняло, что будет, если соединить материю в одну точку, но Оно этого уже не знало, потому что знание – это процесс проходящий относительно времени, а время с момента осознания не прошло, ибо вся информация была собрана в одной точке, и… произошел её взрыв…

Материя и Знание перемешались, разорвавшись, разлетелись по близлежащему Пространству.

Они разносятся по Мирозданию (или его отсутствию) до сих пор из-за неугасимости импульсов взрывов и никогда два объединенных начала не остановятся, пока, через вечность, не заполнят всю Вселенную обратно.

Теперь по неосмотрительности каждая частица вещества содержит в себе кусочек информации – душу. А Мироздание поимело новый принцип построения — взрывовидный.

Так даже здесь мы видим, что смерть одной формы породила возможность существования другой. Гибель старого Мироздания лежит в основе построения нового! Можем ли мы позволить себе усомниться в истинности нашего с вами Скотства, в его изначальности, его всеохватности и всеобщности!?».

 

 

           БНА.

 

Когда я вышел из белесых кущ,

Взойдя на желтую, сыпучую вершину,

Услышал свист и шелест дивных пущ,

Пересыпавшихся по дну лощины.

 

Они текли и пламенели, выцветая

Под белым светом красных страшных глаз,

Смотревших, глупо улыбаясь,

Из черной, бесконечно-вечной бездны.

 

Смятенье схлынуло, спало, исчезло –

Остался лишь скелет… или ничто,

Которое огромной массой черствой крыши

Раздавит расчлененные и разветвленные мозги.

 

И, глядя вверх, стараюсь разобрать хоть что-нибудь;

И время мерно тянется, дрожит, переливаясь…

И вот я чувствую упорный долгий взгляд

Пустых глазниц холодной каменистой ночи!

 

И серебро рука бросает, как собаке кость,

В лицо Великой  Бездне – ярость, злость,

И чей-то лик напишут тридцать звёзд

На чёрном небосводе чьих-то грёз.

 

 

Огромный червный глаз,

Злобно мерцавший в дали,

Катился вниз, спадая на закат

И оставляя тени на пыли.

 

 

           Пророк.

 

Рожденный под звездой пророка

Придет под сень бездумных грёз,

И выполнит он волю рока,

И исцелит людей от слёз.

 

И зов проклятий в чуждых странах

Манит его к себе туда,

Где сотни тысяч невиновных

Погибнут быстро, без суда.

 

И вновь и вновь гремит воззванье,

И трубный глас зовет тебя,

Но что же создадут скитанья –

Всё больше смутные тревоги теребят,

 

И разве можно разорваться

На сто миров, на тысячу дорог

И можно ль здесь не потеряться

И не забыть покинутый порог.

 

И миллионы лет скитаний

Вновь приведут тебя сюда,

Где ров, заполненный телами

И чей-то вопль – никогда,

 

И хоровод утерянных мелодий

Вновь зазвенит и запоёт,

И разорвётся голова от боли,

И звоном сердце разобьёт.

 

                        

                         Бег.

 

Жарко – в печке пылает огонь;

Веткой бьёт ураган по стеклу;

За оградой оседланный конь,

И шумит темный бор на ветру.

 

И на небе нет пламени звёзд,

И никто не осветит пути,

И один по степи я бегу

Из избы, что на нити реки.

 

И все ставни закрыты в ночи,

И никто не готовит преград,

Но мне мнится, что всюду враги,

И сбивает с седла листопад.

 

И стремление выйти отсюда

Гонит прочь от родного порога,

И звенит, как стрельба над дорогой,

Громкий визг, или окрик – уйди.

 

Дальний скит приютит бедолагу,

Остановится нищий бедняга

И оставит котомку скитальца,

Бросив мир и свернувши с пути.

 

 

      Морозматика.

 

Вздымался рокот волн недремный –

На берег рушился прибой;

Под тенью звёзд стоял высокий,

Впивавшийся в скалу, лихой,

Корою к облакам прижавшийся, нетленный –

           Могучий Дуб в стране морской.

 

Стоял он над пустынною водой,

Стоял он под безбрежной синевой,

Стоял на каменной скале,

Стоял в зелёно-голубой листве.

 

Шумела шапка пышных листьев;

Шипела пена под скалой,

И шёл трёхсотый год похмелья

Над дном безмерной чаши океана.

 

 

Стоит рябина на крутом брегу,

Раскачиваясь на хмельном ветру,

А меж ветвей просвечивает тьма,

И остро бьёт в глаза, рябит звезда.

 

И звонко льётся под горой поток,

Корявые купая корни,

Сквозь них лучей луны блестит пучок,

И рыба бьёт хвостом её пустые слёзы.

 

 

        Бездна.

 

Всё пройдёт, и останется пустота.

 

И спадёт от оков ломота,

И уйдёт в никуда нищета,

Схлынет в бесконечную муть маята,

Уползёт, как без ног быстрота,

 

Пропадает, как ревущая зыбь, немота,

Улетает, как снаряд, острота,

Исчезает в душе широта,

Убегает в черноту слепота,

 

Обернётся мертвотой суета,

Превратится в красоту хромота,

Унесётся в ничто нагота,

Округлятся от страха глаза…

  

И останется пустота, пустота, пустота…

 

 

Пусть солнце навеки погаснет:

Останется в мире лишь тьма;

Да выдохнут лёгкие мира

Из пасти своей облака

Из звёзд и планет в никуда,

Чтобы всё сразу окутала чернота.

 

И вакуум великий застынет,

И время, подавшись вперёд,

Разбив из колец паутину,

Навеки на месте замрёт.

 

Ура, вот и создал мой гений

Великую Вечную Мглу,

Явился из пепла пустыни

Мир Вечного Счастья в углу.

 

 

 

       Серединновековый бред.

 

Там, у дороги, дом ничей

Стоит – нет у него очей,

Там не играет блеск свечей

На лезвиях заспавшихся мечей,

И не звучит гром трубачей,

Не слышно там журчания речей,

Давно протух в саду серебряный ручей,

И в дольмене исчезло пенье фей;

Никто не видел в нём бичей –

Хранителей заброшенных печей –

Храм неприютно плесневелый до костей

Погас и умер в паутине дней,

Лишь бродят тени потерявшихся людей

В обители стенаний палачей,

Погибших в забытьи ночей,

Замёрзших в холоде каминов и лучей

Заледеневших Солнца кирпичей,

Утративших предназначение вещей,

И диких глаз, ломающих покров камней,

Зубов кусающих тела невидимых теней,

Летящих вниз, сквозь каторгу страстей.

 

И вечности незримый ход назад,

Как камень, брошенный в колодец наугад.

 

 

         Глюк.

От моря к предгорьям

Сквозь шумны леса

Ползёт караван –

Колокольца звенят.

 

Цепочкою длинной

Растянуты гривы,

Дышащие рёбра,

И пахнет золой.

 

Бредут через чащи,

Леса, мошкару,

Болота и кущи,

Луга на холму.

 

Взбираются в горы,

Бредя на закат,

И сзади них море –

Никто не вернётся назад!

 

В пустыне безумной

Ползёт по ночам

Цепочка верблюдов

К холодным ключам.

 

Пустынные земли

Бушуют вдали,

И пыльные бури

Подымут пески.

 

То там промелькнули,

То ближе – смотри!

Из камня возникнут

Озёра в глуши.

 

Но двигаться дальше,

Нести свой товар

Обязан погонщик,

Вбирая загар.

 

И месяцы быстро

Спадают вдали,

Где были когда-то

Весёлы ручьи.

 

И грёзы безумных

Оставят в песке

Лишь горстку золы

Да следы на заре.

 

Какой-то убогий,

Блуждая в тиши,

Услышит бренчанье,

Увидит костры.

 

Опальною ступней

Пройдя по углям,

Дойдёт и увидит –

Пред ним караван.

 

Покажет пустыня

И спрячет в веках

Цепочку верблюдов,

Бредущих в камнях.

 

Сотрутся и скалы,

Сотрётся гранит,

И сточатся зубы

Из каменных плит,

 

Но так же спокойно

Покажет земля,

Вдали, в мираже,

За дымкой песка,

Идущих от моря

Безумцев впотьмах.

 

И плавно уйдёт

Караван в никуда

За пыльной слюдою

В песочных часах…

 

 

       Сон-нет.

 

Над камнем марево стоит,

Там, в вышине, орёл парит,

И горизонт огнём горит,

И Солнца всходит монолит.

 

И тяжкий посох пыль взобьёт;

Тень над дорогой поплывёт;

Высокий старец вдаль уйдёт,

Лишь проследив немой полёт.

 

«Как век назад», мысль промелькнёт,

И прерванный в начале взлёт

Слезу на щёку наберёт.

 

Фигура с тенью уплывёт

Тропинкой в синий небосвод:

Вот так меж скал какой уж год.

  

 

Но проще жизнь – судьба одна:

Могила, мать сыра земля!

Какая разница когда?

 

 

    Заноза.

 

Претит мне мысль,

Что жизнь мертва,

И я иду-бреду едва.

Похоже ввысь.

 

Мне кажется, что ждут меня,

И мнится мне, что здесь не буду я

Ни счастлив, ни умён, ни волен…

Но что-то я, похоже, болен.

 

Заставив выбирать словцо,

Я буду пробовать винцо,

Но никогда я не умру.

Покуда не переберу.

 

А сдохнув, снова буду здесь:

Вобью кому-то в глотку спесь,

И радость цикла бытия

Тут снова посетит меня.

 

И не умру я никогда –

Мешать вам буду я всегда.

 

 

Не забуду родную я школу:

Слишком долго… учился в ней я –

Десять лет своей жизни угробил,

А взамен не достиг ни фига.

 

 

 

Чу!.. Слышишь? Над страной витают облака,

И тучи грозно собираются над миром,

А на заре всё ближе жгут костры ветра

Из изб и кровель, вскрытых ливнем.

 

Лады… останусь здесь, как вкопанный в могилу,

Но только не забуду забывать

Как клич трубы разбудит грёзы челу…

И ничего не буду понимать.

 

Но море на Востоке вспенит гривы,

И смрадный чад подымится с болот;

Судьба отсюда никогда никуда не уйдёт,

Останутся в полях пурги призывы,

 

И вой волков, проснувшихся в степях,

И гарь костров, занявшихся в домах,

И тлен живых в подвалах, чердаках,

И тени мёртвых над костями на холмах.

 

 

И во мгле, над обрывом ручьистым,

Под белёсым рассветом зари,

На брегу малахито-ветвистом,

Я стою – ноги тонут в грязи.

 

Я внимаю бризов дуновенью –

На лицо мягко струи кладёт:

Первый луч мне накатит слезинку,

А последний прощально сотрёт.

 

 

И вздох лесной окутает туманом мрак,

И через реку перебросит чёрные мосты,

И шпильками вплетутся в темноту ветви,

И разбился о белое небо лучистый маяк.

 

 

It is a good day to die.

 

Смертью вспаханы поляны,

Да крестов не видно у нас;

Лес, погибель свою вдруг почуяв,

Приклонился и съёжился враз.

 

Призаткнулось ветвистое пенье,

Прекратил воду тратить ручей,

Приумолк тот напев соловьиный,

Пред стальною пожарной грозой.

 

Расчленилося поле траншеей,

Разветвилися трещины ран,

Разрывая землицу цепями,

Разорвал тишину чей-то танк.

 

И взъерошилось небо лучами,

Сквозь стальные пробившись кресты,

Лобызнули и тут же увяли

Под напором снарядов ключи.

 

Залепило глазницы туманом,

Сердце уши заткнуло ударом,

Рёбра в лёгкие вмялися градом

Пуль, выпущенных  автоматом.

 

И контузия взрывом соседним одарила меня почётом:

Не услышать свой собственный крик,

И проснулся я, липким потом

Облеплённый, несчастный старик.

 

 

                                                      22 июня 1998 г.

 

 

    Рифмоплётство.

 

Стихотворение – игра в слова,

Где кисть поэта – мысли отраженье,

Иль подсознания стремленье,

Где логика мертва.

 

В чём суть её?

Зачем, пронзивши время,

Умы людей умнейших, их влеченье,

Какой уж раз к себе цепами прикуёт.

 

Заколебать натянутую нить

Сплетённых в паутину нервов,

Томленьем воздуха продлить

Лишь чувству нужное мгновенье.

 

Уж сколько было их, поэтов многоликих,

Чьи помыслы, несчастья, чья любовь

Пронзают сердце, жгучую заледеняют кровь

Всего лишь дуновением ветров!

 

Что в них, чужих страданьях, нам, безгрешным,

Что в них искали, ищут и найдут,

Понять их нам, завязшим во стремлениях телесных,

Ведь всё равно пока что не дадут.

 

Но мы упорно рвёмся к чужим чувствам,

Не потому ли, что своих уж нет,

Не знаешь, сколько бы ни прожил лет,

Ни правды, ни любви, ни грусти…

 

И силимся мы всколыхнуть забытое в себе,

Изъять из подсознания воспоминанья,

Поэтому стремимся мы и к знаньям

Уж зная всё, и лишь стараясь вспоминать.

 

И поминать бесцельно прожитое время,

И брошенное в камень семя

Взойдёт и сдохнет от немых оков

Привычек плоти, заскорузлых убеждений мудаков.

 

О чём-то не достигнутом, о том,

Что чувствуешь, когда летишь вперёд,

Чуть выше, чуть быстрее, чуть… облом.

Опять сказали: ’’Нету крыльев и мозгов’’.   

                                                                     

Нам слишком трудно расколоть тот лёд      

Сомнений, пошлости, сдержавших взлёт.   

 

 

        В. С. Высоцкому.

 

Рождённый ползать – летать не может,

Но, может быть, он может петь

О том, что дух его тревожит,

О том, чтобы прорвать ту клеть,

В которую мы все заточены,

Что нашим телом от рождения зовётся,

Но почему же нам неймётся:

Разрушить то, чему мы суждены,

Соединится с тем, с чем мы разлучены,

И бросить вечности в лицо разоблаченье

В её ничтожности в сравненье с тем, как мы сильны,

И умереть, оставив яркий свет стремленья,

Стремленья вверх, и вдаль, и вширь –

Заполонить собой весь мир,

Прорвать его и выйти за пределы!

Но от чего же их ряды так поредели?

Затих в артериях клокочущий поток,

И дрожь груди уж больше не волнуется вулканом,

И забирает наше тело рок,

И накрывают наши лица покрывалом.

                                                    

                                                       

                                        25 июля 1998 г.

 

 

Туманная пыль завлечённых сердец

Колышет ковыль,

Оседая на спинах кобыл.

 

Уносятся вдаль сквозь просторы степи –

На копытах их сталь –

Их следы не видны.

 

Их сверкают подковы; гул, разлитый в тиши,

Навевает напевы

Хмурым ветром весны.

 

Лунный луч лобызает их влажны глаза –

Их движения плавны,

Их гривы – волна.

 

И прибой подступает к ногам по песку –

Отражаются звёзды

В вспенённом меху.

 

Их, в стремлении диком, сметает прибой,

Вольным ветром разносит

Пепел Солнц над Землёй.

 

Их кидает той вьюгой, вздымая с дорог,

Словно снег в фонаре,

Эти тысячи звёзд.

 

И, в вихрении бурном, завьются ветра,

В небосводе заснежном

Сольётся Луна.

 

Её лико пожрёт жадной топкой камин,

Пламя слижет из памяти

Сотни канувших зим.

 

Лист из книги сорвётся – из окна к нам ворвётся весна –

Упадёт и пожухнет,

Занесётся в снега.

 

Расплывутся в нём строчки, растекутся слова…

Нет больше в бочке

Ни капли вина…

 

Огонь костров погаснет за рекой,

И ветер, спеленован лошадьми,

Затих в седле с уздой.

 

 

Где посох колдуна восходный горизонт орозовит зарёю

И окропит белёсый небосвод ещё одной звездою,

Где между расщеплённых скал запляшут языки зелёного костра,

Родится новый сын всевидящего Ра.

 

Раскроется ладонь седеющего мага,

И на живых суставах бытия

Появится для глаз ученика

Росой сверкающая новая зелёная страна.

 

И манна неба, и подземные ключи –

Всё будет для него открыто в той дали.

Из зёрнышка фантазии в ночи

Взорвётся золотым сверканием зари

Луч новой жизни, новая реальность из мечты.

 

И, там где ветер запоёт меж скал,

Сточённых неизведанно когда умелою рукой,

И заиграет лепестками костерка,

Закрытого сооружённой из камней стеной,

 

Согнутся, греясь, старец и юнец:

Создатель мира и его жилец,

И будут наблюдать в течение ненастной ночи

Как рушатся материки и горы рвут планету в клочья,

 

Рождаются и умирают острова,

Куются цепи гор, и стачивают их ветра,

Вздымаются и низвергаются династии,

И падают, и падают весь август звёзды счастья…

 

Их спины будет бить косым дождём,

Порывы ветра будут рыться под плащом,

Но не угаснет пламя страсти в их сердцах,

И не войдёт в покои душ их страх.

 

Рука подбросит мокрых веток в затухающий костёр,

Насыплет порошка, и с уст сорвётся: «Сгинь!».

Все трещины замшелых скал заполонит вода –

Отпрянут головы – родился новый мир! Аминь…

 

 

Люди всегда представляют мироздание в трёхмерном виде, где присутствуют Добро, Зло и Человек, появившийся в результате смешения этих первоначальных субстанций. Скорее всего, это объясняется тем, что мы стремимся сложить с себя ответственность за свои деяния, оправдывая их войной, ведомой Богом и Дьяволом на Земле.

Однако тут проявляется противоречивость данного убеждения, выражающаяся в том, что вроде бы Всевышний и всемогущ, но почему-то до сих пор не уничтожил Демона.

Мне кажется, что здесь, исходя из данного парадокса, и проявляется неверность воспринимания самой системы бытия, и я не могу понять, почему люди, окружающие меня, не замечают этого: Бог всемогущ и справедлив (по Библии), но Сатанаил не творит зло, и поэтому не за что его уничтожать. Он всего лишь опальный ангел, правящий отдалённым департаментом Царствия Небесного, коим является Ад.

Люцифер – палач и тюремщик, карающий за зло, а не творящий его. Зло творят только люди. Собственно мы и есть зло. Сотворение мира и людей, как его составляющего элемента, было подобно опытам наших алхимиков, бравших мёртвое мясо и ожидавших появления из него живых существ – мух. Так и Господь создал зло, желая узнать, может ли из него получиться добро. Много  раз перестраивая и дополняя Мир, Ему, наконец, пришлось вложить в него частицу себя самого, чтобы получить из моря нечистот несколько капель света, ради которых Земле была дарована жизнь.

Ад, хотя и противоположен Раю, но, как на круглой Земле, можно, поплыв в разные стороны, попасть в одно место, так, найдя свой путь, мы расходимся в мире и объединяемся в Царствии Небесном. Просто там мы содержимся в разных его частях, различающихся наличием некоторых удобств и благ.

Существует только два мира – наш и божий, противоположные по значению. Мироздание дуалистично, и мы находимся на его низшей ступени. Есть дорога только наверх, лишь различаются точки прибытия и пути их достижения.

Так что возрадуйтесь – падать дальше некуда, можно только подниматься, предварительно выбрав правильное направление!

 

Если вы не согласны со мной, то вспомните хотя бы уже набившую оскомину цитату из Библии: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть».

                                   Откровение 13:18.

Если одной цитаты недостаточно – перечитайте Библию!

 

                                                              (Маразм крепчал…

                                                                                                   Эррант.)

 

 

Чрез разбитое стекло

Я вижу текущие по небу тучи –

Как летом холоден ветер!

 

 

Ветер раскачивает берёзу

Цветок трётся о её кору;

Когда люди закончат войну?

 

 

    (М-м-да… Хокку должны писать японцы!

                                                                Эррант.)

 

 

 

Он отдал за буханку хлеба им последние рубли,

Ему швырнули на тарелку сдачу – медные гроши,

Когда подул холодный ветер с Финского залива,

Из подворотни вышел и пошёл по набережной в час прилива.

 

Он шел один на грани между небом и землёй

Ступал по мокрому и скользкому граниту,

А вкруг него стояли кубики – стеклянные дома,

Захлопнуты в них ставни, заперты засовы от врага.

 

За каждыми из них был свой отдельный мир,

И так хотелось проронить в них капельку тепла,

Изрезать руки и их кровью окропить чужие души и тела,

Но не пробиться чрез запоры их ни крику, ни удару, ни стреле 

                                                                                             луча.

  

Нет неба, нет светила – звёзды под ногами лишь куски стекла,

Ползёт, зажатая в решетках набережной, чёрная змея-река,

И позади крадётся что-то от угла к углу,

И чешуя надводной пелены  дрожит в стылом ветру,

 

И в вязкий панцирь неба, подержавши в кулаке,

Он бросил золотые кругляши хозяину в реке…

Он выкупил свою судьбу в потёртом медяке,

Он стал свободен как осенний лист в прохладном ветерке.

 

 

Сколько раз умирает человек? Умирает ли он вообще? Все говорят: «Смерть одна». Некоторые говорят, что их две: первая – рождение, вторая – собственно смерть, а между ними – некий процесс умирания.

На мой взгляд, истина состоит в другом (если она вообще есть!).

Центр сжатия времени – в центре мироздания, в той единственной точке, где время – это ничто и это всё. Всё бесконечное мировое время в ней сжимается в одну материальную точку, а за ней расходятся концентрические круги, всё более и более замедляющиеся, и, когда радиус достигает размера бесконечности – время останавливается. Наша жизнь (смерть) находится где-то между ними (0 и { }).

Если проводить параллели, то можно определить окружность с радиусом 0, как рай, а с радиусом { } (бесконечность), как ад… а человечество влачит своё жалкое существование где-то между ними, всё более смещаясь к последнему.

 

Цикл полного оборота вряд ли измерим нашими понятиями, но у него есть определённый размер. Однако, несмотря на это, количество точек, образующих окружность, бесконечно.

Точка (ноль) – это период между рождением и смертью, во вселенском рассмотрении приближенно равный нулю.

Мы видим бесконечно повторяющийся цикл бесконечного количества смертей, образующих вместе единую машину жизни. Она, не существующая в реальной точке, существует в мировом времени, как всепоглощающая бездна преобразований, от которых можно уйти только в два места – рай или ад. Рай и Ад, а смерть всего лишь часть Её Величества.

Не потому ли мы стремимся в вечность, что Жизнь ещё не захватила её?

 

Смерть в реальном времени не несёт в себе сути. Самоубийство только ухудшает сложившуюся ситуацию, показывая твоё полное бессилие перед возрождающей тебя миллионы раз жизнью.

 

Движение по кругу подобно движению стрелки, которая, если рассматривать время в целом, находится сразу везде, но в конкретном моменте касается только одной точки, как катящийся шар.

 

Вы ищите смысл жизни, смысл возникновения белковых клеток? Смысла нет! Это естествоиспытательный эксперимент природы на возможность существования новых вариаций материи.

 

 Жизнь, я уверен, только одна из многих форм существования материи. Вряд ли кто-либо из людей может даже вообразить другие виды организации вещества, но они есть, потому что должна быть какая-то альтернатива, хотя бы духовная.

 

Я, конечно, понимаю, что мои мысли – это всего лишь попытка слепого, никогда не покидавшего свою камеру, нацарапать на  стенах своего сознания изображение внешнего мира, но мне кажется, что важен сам факт попытки, а не её результат, поэтому я и стараюсь что-то делать.

                                    (Просто платоновский питекантроп.

                                                                                  Эрант.)

 

На самом деле рай – это вовсе не вечная жизнь в блаженстве (о, как оно быстро надоедает и становится мучением), а ад это не вечные муки (о, как быстро к ним привыкаешь, и уже не замечаешь их), просто рай – это смерть. Смерть навсегда. Без возрождений. Это тьма и тишина, покой и забвение, свобода от всех страстей. Ад – это вечная жизнь, нескончаемое колесо наслаждений и мук, желания умереть и нестерпимого желания жить, ряби ночей, дней, сезонов, (о, сколь быстро они надоедают, как скоро к ним привязываешься, будто это наркотик)  

 

 

        Сознание чистится, веды слышны,

Про море забвения… в клетках – слоны…

Ветвиться в сознании мыслей поток,

Круги, лабиринты, сады без дорог…

 

Развалины храмов, руины из снов

Утоплены в зарослях времени слов,

На самом же деле тут времени нет –

Здесь канули в лету полвечности лет,

 

Легли как песчинки на дно за стеклом:

Последняя капля, стихающий гром,

И долгая память о ливне былом,

Остались слезинки и пошленький ром.

 

 

Холодный, промозглый воздушный поток

Качает макушки у елей с болот,

Меж лап собирается редкая тьма;

Здесь место покоя, дремучего сна,

 

Стекает из леса, из парных трясин,

Влеком тишиною, властитель долин,

Редеет и рвётся в прохладе ветров,

И лёгко сметаются сгустки из снов.

 

 

В низинах, в болотах разлиты туманы,

Ветрами закутаны в лапах лесов,

Замшелые ели, и сфагновы вёрсты,

И хилые сосны надводных боров,

 

И шелестом будят от спячки животных,

Ручьи и речушки из илистых снов,

Над ними туманы текут торопливо,

И чёрные воды не зрят облаков.

 

И ветра потоки над слоем тумана

Слегка задевают покров их зеркал,

И млечные тропы на дне океана

Врываются в мутный подоблачный зал.

 

В развалинах замков, на капищах древних

Гуляет забытая память людей,

Блуждает по тропам чарующих парков,

Разбитых вблизи для весёлых затей.

 

 

Лоснящаяся ледяным туманом мгла,

Меж дланью неба и седой волной воды;

Поднялся хладный ветер из чужой страны,

Пригнавший облажную пелену издалека.

 

 

На севере горит одна звезда теперь,

Мне не достать её тебе, поверь,

Для этого, расправив крылья, постарайся сам,

А не валяйся в луже, нализавшись в хлам.

 

 

Нет в памяти моей воспоминаний о былом,

Я поднял над главою заржавевший лом,

И он разбил гранит под слюдяным стеклом

Туманного сознанья – вот выработал норму за столом.

 

 

              Песнь пророка.

 

Наверное, я прихожу как всегда

В тот мир, где родился на радость богам,

Исправить молитвой извечный наш срам,

Заснуть и проспать все счастливы года

 

И снова воскреснуть, понадобе их,

Пришел, успокоил и снова затих.

 

 

Разрезал реку луч заката,

Разверзлась на секунду тьма,

Извергла память тень фрегата

На обезумевших волнах…

 

 

Выйди из лесу,

Шагни через ров,

Проберешься сквозь чащу

И выйдешь на холм. 

 

Ты увидишь страну

Под ногами вождя,

Утопает в грязи

Под напором дождя,

 

Его струи косые

Хлещут тебя,

Лижут паперти церкви,

Её купола,

 

И кресты на могилах,

Утробно урча,

Наилучших из лучших

Пожирают в себя,

 

И на плахах высоких

Стоят палачи,

Кровью жертв невиновных

Обагрились мечи,

 

И в болотах неправды,

Недобро крича,

Бродит хмуро добро,

О пощаде моля,

 

Остро солнца лучи

Разрезают глаза

За решёткою ржавой

В оконце дождя,

 

И разбиты дороги

Ногами солдат,

Валят танки посевы

В грому канонад,

 

Разбрелись кто куда

И друзья и враги,

Но осталась надежда,

Что жизнь впереди,

 

 

Ничего не осталось,

Что можно поесть,

Но мы будем блюсти

Свою честь,

 

Между небом и морем

Разверзлась земля,

Под косыми лучами

Расцветают поля,

 

Разбежались дороги

По земле кто куда,

В серой сети оврагов

Заплутала река,

 

Выйди из лесу в поле,

И найди там мешок,

И попробуй поднять,

Да хлебни посошок,

 

Если выдюжишь телом,

И отдастся земля,

Надо выдюжить духом,

И уйти навсегда.

 

 

В этом мире не бывает восходов,

Только шорох и шепот вокруг,

Кто б хотя бы приподнял бы полог –

Громче всех закричал бы он вдруг:

 

Приползём мы на ощупь по скатам

На кровавый и бешенный пир:

Нам нальют – и дерёмся брат с братом,

Так вскрывается внутренний мир;

 

Заплетаются ржавые цепи

В паутину кумаренных грёз:

Никогда не смыкаются веки,

Лишь сливаются слёзы от слёз;

 

Но молчим, поминая проклятьем

Наложивших другие на нас –

Так живём, так и думаем братья:

Не умри – не забудут рассказ.

 

 

The Beatles: «Долгая ненастная дорога»;

Полуистлевшая басовая струна;

Потрёпанные ванты у борта;

Скрип такелажа полупьяная волна.

 

Дела тех дней, давно минувших,

Сползли на дно души моей,

В библиотеках пыльных, душных

Я тратил много лишних дней.

 

И знанья свитков запылённых

Сквозь свет разбитых витражей

Вбирал в себя с сомненьем чудным

В реальности других вещей,

 

Следя пылинки ход неспешный

В луче расплывшихся теней,

Внимал часов веленьям скучным,

Не нарушая ход вещей,

 

Я был вращающей машиной

Вселенной древних королей,

Стихией ветра над равниной,

Фрегатом – властелин морей,

 

И вот сейчас плыву отсюда

На счастье всех сенатов и властей,

Я брошу свой корабль чуда

Против совсем других страстей

 

В угоду странствиям свободным

Я буду жить и умирать

Чтобы своим делам крамольным

Почёт забвения снискать.

 

                                                          30.11.1998.

 

Весна, размазав вязь снежинок южных,

Прилипла к стеклам склеенных окон,

И ветер марево в помойках кружит,

А за ночь лужи покрывает льдом.

Десятый цикл уж природа повторяет,

Рождая ежегодно новый мир,

И, дуя между елей, залезает

Под слякоть вязкую в зияющий Заир…

Который ропотно лопатами копают

Когда приходит очередный пир,

Червивый дёрн из ямы извлекая,

И думая о том, когда же будет мир.  

 

 

Густая тьма меж стенами здесь пахнет сладкой кровью,

А пол засыпан слипшимся песком,

Издалека доносится трибуны наслажденное роптанье,

И, в перерывах, ветра свист и стон.

 

Крадёшься вдоль стены, сжимая меч мифрильный,

Добытый с боем у огра,

И чувствуешь, как чей-то натиск сильный

Натягивает нервы у тебя. 

 

И чьё-то гибнущее тело, извергнувшаяся из него душа,

О хладный камень древних скал от боли бьётся,

Зовёт на помощь своего божка…

И струйка крови на твои перчатки льётся

С порозовевшего клинка.

 

 И напряжение во всём уставшем теле

 Напоминает об опасности, когда

Из-за двери, разбитой мощным киком,

Выпрыгивают орки с диким криком,

И копья их скользят по краешку щита…

 

А дальше – выпад, и, мечем махнув туда,

Где в темноте блестят его глаза,

Отход назад, откуда мимо уха свистнула стрела,

А дальше – оборона в узком коридоре.

По одному тела ложатся на тела…

 

В сыром углу, где по стенным рубцам бежит вода,

Стекая сверху, от невидимого потолка,

Дрожащий палец вдруг наткнётся на рычаг,

Щелчок, гул механизма – сам к стене,

На случай, если рядом враг.

 

Но вроде всё спокойно здесь:

На стенах факелы горят,

Повсюду рейтлинги галдят,

Их дрянью и песок усыпан весь.

 

А запах боя в этом месте ближе и сильней,

И справа площадь украшает Колизей,

Парадный вход хранит Держатель врат,

«Работа»  – надписи на стенах говорят.

 

Устав от поиска и выполнения квестов,

Стремишься доказать, что к бою ты готов,

Но из толпы выхватывает жесткая рука,

И смотрят сквозь тебя его безумные глаза,

 

 

 

Повстанец рейтлинг шепчет: «Подожди,

Нечеловеческую бойню прекрати!».

Сует тебе в карман свою листовку

И убегает прочь, размахивая пачкою без толку.

 

Забившись в дальний угол, снял рюкзак

И выспался, намазав раны странным зельем,

А утром, если можно так определить извечный полумрак,

Пошел к хранителю, устав страдать бесцельно.

 

Назначен пробный бой был сразу в тот же день,

Не успеваешь раны зализать,

Лишь пару купленных на рынке ящериц успел в себя ты закидать,

А уж несет тебя неведомая сила в бой на смерть…

 

Окинув взглядом место драки понял:

Нет выходов, нет входа,

Биться ж как угодно волен…

Да толку? Выкинешь не то – и ты уволен.

 

Но вот услышал тихие шаги противника и засмеялся:

Всего лишь мелкий кобольд, что же ты боялся?

Да неспроста, он, улучив момент,

Метнулся напрямик и сразу отступил, не взяв себе ответ.

 

Остерегаться снова начал? Поделом!

Он опытный боец и многих вынес вон,

Как молния летает со своим копьём,

Из многих лёгких ран он ждёт пощады стон.

 

Один удачный контр выпад всё решает, наконец,

Хоть мастер боя кобольд, всё же и противник не юнец,

И силы иссякают у него…

И палец вниз – понравился, теперь – всё ничего.

 

Короткий отдых, снова поединок, а клинок

Награду получает, отдыха ж ни капли не даёт, 

В кровавой пелене проходят дни, слипаются в комок,

Но вот с надрывом триумфальный миг твой настаёт:

Вручают артефакт победы – Золотой клинок…

 

Азарт спадает, и откуда-то из тьмы

Приходит осознание того, что сделал ты:

Недели здесь потеряны впустую,

 Ты заменил корыстной цель святую… 

 

 

Когда со всех сторон уходит звук,

Пронизывающий толщи поднебесья,

Ничто не режет острый слух

Приходит тишины похмелье

 

И ни одна волна не всколыхнет воды,

Что давит перепонки глубиной,

И кажется, что стих упрямый Стикс, не трепещет волной,

Ладья Харона движется столь прямо!

 

Её не сносит по течению поток,

Остановились мысли в чёрном теле,

От ног моих не отползает пена,

И в горле встал сухой комок.

 

 

Падающее перо моста

На глянцевую гладь листа – вода –

Тени домов как чернила разлиты туда,

Где недавно была белота,

На месте былого Петербургского болота,

По которому по кругу неслись облака,

И им не нужно было ничего из того,

Что соединяло бы их разные берега

И мешало бы глядеться в Неву как в окно,

Предоставляя себя атлантическим ветрам.

 

 

 

                                                    МАСТ ДАЙ!

 

 

Туман и волны – темы Финского залива,

Урчит в желудке банка пойла новгородского разлива:

Говно,

Хотя считаю, что французы тоже

Пьют не вино, а жалкое подобие того,

Что делали в Элладе или при Бурбонах

И так и хочется сказать: «Иди ты на х…»

…холмы, поля

 Родной России,

Где уж давно не сеют ячменя,

Или чего другого, чтобы кушать в зиму,

И вместо тучных стад, пасущихся на ниве,

Лениво льнёт листвою к солнцу конопля…

Рожденному для пасторальной жизни здесь не место,

По праздникам тут мокро, сыро,

Когда же нет их,

То вообще противно!

Песчаный берег с каменистыми грядами

Вначале кажется таким же как везде,

Где море заболочено седыми

И низкими, как мачты кораблей,

А может, еще ниже, облаками,

И непрестанным бегом хочет избежать цепей,

Вгрызаясь в отмели усталыми зубами,

Но постепенно понимает, что Борей

Накинув петли, завязав узлами

 Отброшенных на берег якорей,

Даёт покой, идущий месяцами.

Тогда приходят мысли, глядя на метель,

Что это? Вроде… нет. Нева ли,

Или отброшена рука уснувшего почти

 Мертвецким сном уж очень пожилого моря

Закутавшегося в ледяное одеяло на перине,

Раскинутой меж Гданьском и Стокгольмом,

И вьёт пурга как будто бы волну,

 Играя светом фонаря на седине,

И я сижу в пол оборот к окну

Вдыхая мёрзлый воздух будто воду в глубине.

 

 

Мне почему-то кажется, что я готов отдать свою жизнь за кого-нибудь или за что-нибудь.

 

 

Когда яд ночных огней проникает в вены холодом фар,

Когда стены домов залезают под кожу отраженьем в ряби,

Только ветер один овевает лицо, раздвигая дождя струи,

Лежащие по обочинам, будто ряды нар,

Вылезая из дома я жертвую ему своё тепло,

Отдавая по крохам ему, залезающему под пальто.

В поиске чужого тепла, и хотя бы капли того добра,

Которое согласен отдать – благо рука щедра.

Жизнь по каплям сочится из дырявого сапога,

 Пока не почувствуешь, как за пальцы схватила Её рука.

И костяшками стукаясь об асфальт,

Встала где-то в районе левого плеча.

Начинаешь бояться, что теперь не пройдёт то сальто,

Когда поребрика лишь коснувшись ногой,

Слышишь только визг тормозов за спиной,

И громкий мат, тонущий в обломках зажигания ключа.

А потом пространство сужается до ширины капюшона,

Сомкнутого внизу пуговицей воротника,

И видимость ограничивается собственным носом,

И огнями, тонущими в дымке парка.  

Проходя мимо черной дыры подворотни

Слышно как хлопает рваным боком

Застрявший в куче мусора пакет,

Будто птица крылом…

Пытаясь, зацепившись за вонь парадной, выкарабкаться и

Улететь… Но ведь птиц здесь давно нет,

Да и были ли? Нет, постойте,

Вспоминаю из детства забытый миг:

Приближаюсь к распахнутому настежь окну,

Отзываясь на раздавшийся с речки крик,

Вижу в небе сливающуюся с синевой белизну,

Черной галочкой отображаемую на бумаге,

Чайку, взмывшую к самому потолку,

Недоступную ангелу, кораблю или флагу,

Как давно это было.

Перья чаек на мордах голодных кошек

Разнеслись по пустым дворам,

Когда те убегали от тех дорожек,

По которым ходили собаки искать провиант,

В общем, еды оказалось им мало…

Их глаза доставались вранам.

 

 

Иногда, точней даже довольно часто в голову приходят мысли, поражающие своей остротой, очевидностью, простотой, и мимоходом гордясь, что она пришла в голову именно тебе, вспоминаешь, что, вроде, где-то читал или слышал нечто подобное. Это остатки давно прочитанных книг. Это страшные порывы ветра из мира мертвых, приносящего только его холод и пустоту. Достаточно подумать о том, что подобное твоему ощущение испытывал некто, тобой забытый, много лет, или столетий, назад, как становится не по себе. В его голове вихрем пронесся тот же электрический импульс, порожденный такой же картиной, деталью, звуком, ощущением, что и сейчас у тебя, но только давно сгнили те черви, что сожрали его мозг. И сейчас твой череп вместил чужую душу, высасывающую жизнь из твоих тёплых клеток. Ведь по сути книги – это вампиры, заражающие ожиданием физической смерти и духовным бессмертием, переносящие вечного скитальца, заблудшего среди людей призрака. Призрака мысли, завитого в вязь пространства между строчками, словами, закорючками и чёрными бусинами твоих зрачков.  

 

 

В чем же величие? В света и ветра движенье,

Или в извечном свинцово-белёсом прибое,

В чуждом живому волны под скалой шевеленье;

В долгих как мир возвышении горных цепей

И влекомым за этим паденьем;

В лёссах и глеях и речек наносном дыханье;

Или в безмерном, в бесчисленном и в бесконечном,

В безликом, бесцельном, беспечном сплетении смерти и жизни,

Всепоглощающей жажды продолжить, продлить то мученье,

Что заставляет травить, убивать или грызть себе вены…

Или в секундном, но ярком как вспышка сверхновой затменье,

 

 

Мне очень хочется попасть в тот мир,

Где вихрь ветров съедает в пыль,

Взметая вверх фонтанами песка,

Остатки древнего материка.

 

Где солнце пробивается сквозь хмурый горизонт

 Всего лишь пару раз за год,

Где ежедневные дождя потоки

Смывают постепенно скалы в реки,

 

Где на остатках прочных некогда дорог

Сквозь трещины малюсенький кустарничек растет,

Однообразный, очень длинный горизонт

Немного портит вид разрушенных построек, рог

 

Какой-то башни, сточенной грозой,

И рухнувшие в реку стены под подмой,

Лишайники, прилипшие к камням,

Со мхом в обнимку придают руинам

 

Лишь мертвым свойственную красоту и живость

За валунами – карликовый «лес»,

Конечно, очень редкий, но и то природы милость,

Расселины в земле картине прибавляют вес.

 

Южней – хребты холмов, ежесекундно

Сорвавшись с места бросятся искать другой ночлег как будто

Тюленей стадо сползшее ко взморью

Или же море пришипело солью

 

Оставив след давнишних пребываний,

Поглубже на материке,

Из стесанных слоями скальных изваяний,

Речных долин меж трещин, и в известняке…

 

 

Я точно не помню, объяснил ли мне это кто-нибудь, или мне самому пришло это в голову (что менее вероятно), но в раннем детстве, в детском саду, когда мы играли во что-то, мои товарищи не могли понять, что секунда – это промежуток, а не единовременное событие, что она проходит не на счет «раз», а на «раз-два». Раз – посыпались песчинки сверху вниз, два – упали на полочку стеклянных часов; раз – упала капля росы с листа, два – звонко разбилась о камень в земле; раз – встало из-за горизонта солнце, расправляя свои лучи после сна в прическу-корону, два – закатилось усталое, раскрасневшееся, неопрятное за зазубренные верхушки леса; раз – стеклянный воздух разбился от первого вздоха младенца, два – снова застыл в своей ненужности на последнем издыхании старца; раз – и кучке беглецов приглянулось озеро с красивыми берегами, подальше от недругов, два – столица великой империи догорела и замолчала навек: раз-два, раз-два, раз-два…   

 

 

Холодный ветер уносит меня в теплые залы Вальхаллы

 Отсюда, где победное пение валькирий

Заглушено стонами срубленных ясеней битвы,

И танец мечей, и взвихрения копий,

Сменяется плачем волынок и пением скальда,

О том как погиб я, и где погиб мой друг,

О том, кто подставил свой щит, спасти попытавшись ярла

И как погибли оба, оружье не выронив с рук.

О том, сколько в брани ладей затонуло,

О том, сколько копий пронзили насквозь ворогов,

И море, затихнув в разгаре сраженья,

Заплакало бурей, увидев своих удальцов пораженье.

И в танце кружащихся пальцев

По струнам гуслей краснобоких

Не будет печали по волнам в цветах заходящего солнца,

По полю, с отарой овец на пригорках,

И сын, загоняющий на ночь табун лошадей пышногривых,

Она, что работает в доме и кормит его поправляя

Растрепанный волос, с клочками пахучего сена,

И брошенный в спешке охотничий лук убирая,

Лишь взглянет туда, где уже не сочится из вены

Чернильная жижа, и ветер порывом осеним

Остудит лицо, развевая расстяпу-прическу,

И скажет на ухо: «Не жди, расскажи, каким был он в тот  самый последний…»

И выронит лук, заломав обессилевшу руку.

 

 

 

Когда со всех сторон уходит звук,

Пронизывающий толщи поднебесья,

Ничто не режет острый слух

Приходит тишины похмелье

 

И ни одна волна не всколыхнет воды,

Что давит перепонки глубиной,

И кажется, что стих упрямый Стикс, не трепещет волной,

Ладья Харона движется столь прямо!

 

Её не сносит по течению поток,

Остановились мысли в чёрном теле,

От ног моих не отползает пена,

И в горле встал сухой комок.

 

 

Старая серая мышь сидит обессилев в норе

Чутьё подводит, глаза уж не те,

Запасы стянутого ранее хлеба подходят к концу,

А молодой кот не даёт казать носу

И мышеловка, из которой назло воровалась еда,

Оттяпала бедненькой часть хвоста,

Да видно пришло её время, и хозяева,

Найдя улыбающегося питомца

Забившемся в угол с израненной тушкой,

Назовут его душкой, потрепав по загривку…

А мухи съедят провиант, найденный за рядами наливок,

Обсыпятся стены в пещерке, пылью покроется пол…

Тёплое тельце не разгонит сырость,

Темнота плесени окажет милость,

Не сверкнёт 

 

 

Стихи запечатляются на бумаге,

Так же как дождь на рельсах –

Ржавчиной воспоминаний

О километрах, точнее их тысячах,

Преодолеваемых ветром за считанные секунды,

Изменяющим направление с той же частотой,

Что нос флюгера

На заброшенных зданиях.

 

Только его завывания отнюдь не нудны:

В пустых коридорах он славит время,

Пеленою дней справившееся с суетой.

Пролетевшее насквозь день судный.

Из разбитых стёкол, трухи зеркал

Смотрит серое небо, крышу снегом прорвав.

 

История запоминает тех,

Кто шлёт товарными вагонами на смерть

 

Сильнее нету наказанья, чем Вечного Жида скитанья,

Продлённые его упоминаньями –

 

Лён ветра, волосы дождя, глоток морской воды;

Золотыми именами, в камне мраморной слюды,

Промерзают упованья к вечной памяти Земли,

На полях желтит бумага черных вязких муравьёв –

Исповедь, воспоминанья: мешанина вечных слов,

Не закончатся страданья, как закончилась страда,

И с осенними хладами на полях горит листва,

Как погоны, что при жизни получил за смерть врага.

 

 

Вспыхивают пожарами голливудских боевиков экраны,

Пожирая размягченные мозги буржуа, тираны

Разоряют безропотно подчиняющиеся им страны

А море шумит, выбрасывая на берег нити пахучей тины,

Под напором ветра, приглушающего мерный стрёкот цикады,

Вторящей рокочущему где-то стону пулемётной тирады. 

 

 

Ну, люблю я Бродского; хочу – подражаю.

 

 

Земля, на которую не ступала нога легионера,

Вытоптанная кожаными подошвами бундесвера,

Чьи пуговицы стали честью коллекционера…

О, Боже, где наша вера?…

                                          (Куликово поле, 6 сентября 2000г.)

 

Слова, сорвавшиеся в пропасть,

завязшие в ржаных стогах,

легко скользят по белым строкам,

не оставаясь на губах.

 

Всё в этом зле перерождений!

Из стольких звуков – сколь беды…

Мы мыслим – гибель в исступлении;

Не мыслим – и мы спасены…

                               (Из букв – слова,

                                      Из слов же – ложь.)

 

 

Златоглавые сосны в закатном сиянии солнца,

Тень от веток на полу-прикрытых глазах

Пятипалыми крабами к векам прилипших в мечтах;

Я далёко отсюда – в заоблачных высях Гуньани –

В облачении монаха работу закончил и с рук

Отираю комки мне прилипшей к лопате земли

И бамбуковой ручкой её опираю к двери…

 

Вот ещё одна смерть и ещё тысяча лет перерождений:

Не достиг ничего, что ценилось бы там, на Пути…

Всё привычно: и рис, и помытая после посуда,

И усталые руки подстилку готовят ко сну…

И в последнем луче вижу свет возрождения в чуде:

Златоглавые сосны к себе ежедневно зовут…

 

 

Аэррандил – каждой бочке затычка,

Аэррандил – каждая пустая, рассохшаяся бочка,

Аэррандил – одинокий поток, текущий из ниоткуда в никуда,

Аэррандил – каждый листок, плывущий в этом потоке,

Аэррандил – каждое облако, отражающееся в этом потоке,

Аэррандил – это всё и это ничто, потому что невозможно    указать на него пальцем и сказать: «Вот Аэррандил!»…

Аэррандил и есть этот указующий палец!

 

 

Только пьяный
Может воистинy быть тpезвым.
Только шлюха
Может воистинy быть целомyдpенной.

Только заключенный

Может воистину быть свободным,

Потому что не зная рабства – невозможно оценить свободы!

 

 

Свет над землёй – тень,

Тень над землёй – свет,

В каждом из нас Бог,

Так как там, наверху, – синь.

Небо, фильтруемое зрачками,

Превращаясь в зелёное сукно,

Остаётся не голубым, а светло-серым,

Как косточки домино…

Бред – это каждый день

Пережевывать свой хлеб,

И постоянная лень

Вспоминать, что ты есть – ничто,

«Мысли приносят вред!»

Лозунг прогнивших масс.

И каждый понял давно,

В детстве нагревшись раз:

Истинен ты один – все остальные говно.

 

 

Проекция безмолвия ночей —

Ряд фонарей на темной стороне,

И дымка из проточных дней,

С дорожкой света на воде…

 

И линии прямее спин мостов.

Проулок с кубометрами домов

Туманом омывается с подвала

До верхнего окна, и покрывала

 

Из крыши — голубиной пагоды восточной

И западной соборной строчкой

Врезается во мглу игла,

И рея разрезает мачты корабля

 

Сильнее чем Литейка режет Невский;

И глаз разбуженный порханьем занавески

С раскрытого окна, со снежными буграми

Спорхнет застывшей чайки серо-перьевое

 

Роптание далекого прибоя… моря…

С величием бурунными валами,

Разбитых скал, истерзанных годами,

Электролампа с нитью из вольфрама…

 

А черте что из прокаленного титана…

 

 

Мой черепок об основанье мачты бьется —

Привязан ремешком за выбитые очи,

И парус под напором открывает

Простор морской бескрайней ночи…

 

Немного ветра в моих парусах,

Немного ритма в моих словах,

Немного стали в моих глазах,

Немного грусти в сердце;

Длиннее шпага на урок,

Точнее выстрел на висок,

Похрупче рея чем зарок,

Пиратской чести…

 

Не помню точно где я был,

Не знаю больше что я пил,

И не имею больше сил —

Я в запустенье.

Не слышу больше ничего,

Не вижу — зарешечено

На палубу мое окно,

Моей цепочки звенья —

Даже крысы не грызут…

Ничто не снимет моих пут…

 

Душа моя утоплена в Мадере

Судьба повешена на рее.

А время мчится все быстрее.

Но признаков не разгадать.

Лишь солнце мчится будто вспять,

Как спицы колеса летят.

 

И оросительный канал рубцов

Для слез мелиоративной нитью

Наложен на мое лицо.

 

 

И груда сих бессодержательных стихов,

Что череда пустых, как звенья, лет.

Моя несостоятельность в ответ

На вереницу полых, черно-белых снов.

 

 

Хочу писать, но для чего?

Опять погас экран.

Рука не может — снова в сеть

Включен.

Мозг. Машина.

Пламя жизни. Во мне сгорают не дрова,

А тонны напечатанных листов

Просмотренных картинок

И картин. Сгорает помаленьку целый мир.

Вокруг меня, все выжигается и остается

То, что характером зовется

То, что моей считают сутью —

Всего лишь вариант расклада угольков

Присыпанного пеплом из иллюзий

Здесь нету никаких оков

И просто некуда идти. Аллювий.

Наносы времени. Здесь по крупицам время

Спрессовано; разводы

 

 

Ночь плещется за окном,

Будто море в границах базальтовых скал.

Боль льстится к сердцу

С силой судорожного спазма;

Что еще реформировать в мировом

Пространстве хронического маразма.

Поэты, вроде меня, будды — обычные проповедники…

Дьявол и тот впадает в разлад:

Вместо катаклизмов и оргий устраивать променад

Аукционов, аншлагов спортивных феерий.

Что еще, кроме некоего тепла

Тела, мысли, горячего чая,

Обсуждения мировых проблем… Печаля

Стоном далеких сирен

И танцполов в неоновом освещенье,

Окропляя святостью за доллары гарем,

Продавая дхарму по интернету,

Зло оставляет нас, как мясо покидает котлету,

Замещаясь безразличным соевым светом.   

 

 

Оберегом греет руку...

Речи, мысли мелят скуку.

Провидение на мысе

Ветер тащит на поруку.

Лепит ладан легкий запах.

Сера, спички свинолапых.

на костер идут стада

неуемных потроха

валят в пепел егеря;

солнце между витражей

заплетает дым свечей;

на иконах лики серы

потемневшие во время,

когда тысячи немых

обретут глаза слепых.

 

 

Серебрится снег на ветках,

Север ранит льдом ладони,

Воздух ветру звоном молвит,

Застывает вдох на веках.

 

Грудь ревет как после бега —

красит кровью чистый наст,

не проломится побегом

и ни капли не отдаст

 

 

Эгей, Антоний, ты ли в этот день,

когда уж двадцать оборотов

ты созерцаешь сколько поворотов,

проделала судьба, тебе ль не лень?

 

И не желаешь ли хоть на недолгий срок

Забить на псину сволочную,

залить поллитру в кружечку пивную

и Вакху принести давно уже задолженный оброк.

 

Не думаю, что что-то потеряешь

скорее уж приобретешь

и, кстати говоря, не только похмележ,

А также и трясучку и мандраж

 

Немного головокруженья…

 

 

Вера в деньги разъедает любовь,

Как ржавчина гложет сталь в болоте;

Но разве от этого не крепче крылья на взлете?

Не знаю уж, чего сейчас вы ждете…

По крайней мере, вряд ли рифмы «кровь»…

 

Мы — поколение Бродского,

И Пушкина наизусть не учим,

Мы предаем забвению отцов

И все худшее считаем лучшим.

 

Разрешение петь во весь голос Высоцкого

Не добавило ему силы или хрипотцы

Не понимая предложений орать слова Иноходца

Напоминает мне чтение писем через плечо — наглецы!

 

Кривясь от слов «ЯНЕЛЮБЛЮ!!!»

Лелеять несколько рюмашек

Набравши в рот чужих какашек

И с гордостью кричать «Плюю

Я в рожи подлецам»

Хотя зачем? Ты знаешь сам?

 

 

Смотри за тем, как растет трава.

Следи за качаньем ветвей.

Восходов и песен ветров череда,

И распространеньем корней.

 

 

Разладу немного места надо

И боли в сердце, смеху на устах,

Наоборот — в глазах печаль, в мозгу тревога

Немытая еще дождем дорога,

И сила песни только некая отрада,

Сыпучий встречный воздух — в прах

Разваливает

 

 

Моей души не обернуть

В определения лохмотья,

Как птице крылья не обуть,

Не заковать ее в поводья.

 

Я же не успеваю ничего,

Даже поесть как следует

Затворив на секунду окно

Мне начинает не хватать ветра

 

Дни пролетают быстрее чем спички сгорают,

В казармах не успевают одеться,

Как новая команда заставляет раздеться…

Пыль оседая, на солнечный луч променяв потолки,

Делает вид, что не знает — внизу поджидает клинч

Не бестолково, но и не нудно, а просто,

Просто витает и падает вниз папироса

Туда же куда опустился и пепел секунду назад

Затормозив на мгновение мутный взгляд…

Нет, не солдат, не контрактник, студент, или плотник

Не человек, как не хочется, гуманисты — спорьте,

И не живое, не мертвое, не волновое пространство

И бесструктурное безвременное коварство

Мысли — не мера, а мера — не мысли волока,

Вера — вопрос вашего искривленного толка…

Тоньше чем волос верблюда, пролезшего в ухо иголки,

Хрупче, чем бритва, скользнувшая в рай по наводке

Легче, чем воздух в межгалактической свите

Неистребимый и вечно воинственный зритель…

Крабом по боку прошедшему прямо по борту

Пересекая ненужную Риму когорту

Взглядом провадив дивизию павшую в бозе

Взорванный ДЗОТ, валидолом намазав розе

Рану на сердце… Откуда? Иголки соседей…

Рабство — еврейству угода бледей…

 

 

Русь — странный неясный мираж, тающий в уходящих на северо-восток лесах, рассеивающийся в сетке рек и зеркалах озер, непреодолимо ломающийся на юго-востоке в ветром колышимых ковылях степных просторов, нанизанный на шпили западных ратуш… Его не найдешь в определенном месте — ухватив его где-то — тут же теряешь: в воздушных ли формах каменного Покрова на Нерли, или в деревянных, без гвоздя, Кижах, в ровных мостовых, или непролазном бездорожье, в вечной тоске по неистощимому запасу огненной воды, или в деловитости и сиюминутности меценатного купечества…

Этот мираж сродни колокольному звону мифического града Китежа: его и не было никогда, но малиновый глас его слышал любой, кто родился где-то по дороге между Пекином и Римом, на перепутье всех дорог, в непролазной грязи, где этих дорог никогда не было и не будет…

Где обронили свое семя все путники, все кочевые народы, и где семена эти смешались да осели, но все же вечно стремятся опровергнуть свой собственный закон — что упало — то пропало…  

 

 

… иногда развлекаясь тем, что звонил по телефону в какую-нибудь службу психологической помощи и убалтывал сидящих на другом конце провода до самоубийства…

 

 

I have seen the dragon raiders,

I have seen the hunted knights,

But I’ve never seen a Dragon

Between clouds in the skies...

 

 

Когда падают листья – говорят осень,

Когда вода – дождь…

Тяжело, когда на часах восемь,

А за окном – ночь…

К дверям расчищают тропинки

Сквозь психоделический снег,

Иначе будет не выйти,

Собирать обед…

С завалами борется тлен,

Желтый, как листья, огонь…

Можно бояться стен,

Можно бежать вон!

Но под ногами пламя

Лижет зубами землю;

Волосы – рыжее знамя –

Ветру служит обедню.

Между травы на коленях:

Шляпки торчат в листьях…

Звон летит над деревней,

Гон ползет в сердце, в мысли…

… Крематология пепла…

Бережны щупальца лени:

С пальцев начавшись эхо

Станет немолкнущим смехом!

Тот, кто бессилен – блаженен…

Сильного воля – в деснах,

Бедный товарищ Ленин!

Где-то блуждает в соснах…